Но из груди второй сестры вырвался в ответ лишь жуткий гортанный стон. Она не могла говорить! Они отрезали ей язык!

«Не могу больше видеть все это, хочу проснуться!»

Но, расталкивая в стороны толпу, к ним уже пробивались солдаты, вот-вот должно было произойти нечто ужасное. Близнецы неожиданно замерли. Солдаты схватили их и оттащили друг от друга.

«Не разлучайте их! Разве вы не понимаете, что это для них значит? Уберите факелы. Не поджигайте их! Не сжигайте их рыжие волосы».

Протягивая руки к сестре, слепая отчаянно звала ее по имени:

– Мекаре!

А Мекаре, немая, не имея возможности ответить, ревела, как раненый зверь.

Толпа расступалась, освобождая дорогу двум огромным тяжелым катафалкам, на которых стояли большие каменные гробы. На крышках грубо сделанных саркофагов были тем не менее наспех выбиты изображения человеческих лиц и тел.

«За что же близнецов собираются положить в гробы? Я не вынесу этого зрелища!»

Катафалки останавливаются, близнецов тащат к гробам, грубые каменные крышки открываются.

«Не надо!»

Слепая борется с ними, как будто видит все происходящее, но они все-таки побеждают, подхватывают ее и кладут в каменный ящик. Мекаре в немом ужасе смотрит на сестру, а тем временем и ее волокут ко второму катафалку.

«Не опускайте крышку, иначе вместо Мекаре закричу я! Я буду кричать за обеих…»

Джесс резко села с открытыми глазами. Она кричала.

Она до сих пор ощущала эхо своих криков, но в доме она одна, и никто другой слышать их не мог. Потом все стихло, и в наступившей тишине лишь слабо поскрипывала кровать, покачиваясь на цепях. В густом лесу за окнами пели птицы; удивительно, но она почему-то была уверена, что часы уже пробили шесть.

Сон быстро рассеивался. Она отчаянно пыталась удержать его, разглядеть детали, которые всегда ускользали: во что были одеты эти неизвестные ей люди, какое оружие держали в руках солдаты, лица близнецов… Но все исчезло. Остался только осадок в душе да отчетливое представление о том, что произошло, – и еще уверенность, что Вампир Лестат каким-то образом связан с этими снами.

Еще не проснувшись окончательно, она взглянула на наручные часы. Времени нет. К моменту выхода Вампира Лестата она должна быть в зале, ей нужно стоять у самой сцены.

И все же она колебалась и продолжала сидеть, задумчиво глядя на белые розы на столике рядом с кроватью. За ними в открытом окне она видела южное небо, окрашенное слабым оранжевым светом. Она взяла записку, лежавшую рядом с цветами, и перечитала ее еще раз.

– Маарет, прости меня, – прошептала она.

Но о том, чтобы не поехать туда, даже и помыслить невозможно. И если кто-то в мире способен ее понять, так только Маарет.

Руководители Таламаски, где она проработала двенадцать долгих лет, никогда не простят ей неподчинение их приказам. Но Маарет известно, почему она так поступает. Причиной тому сама Маарет. Маарет обязательно простит ее.

У нее кружилась голова. Кошмар по-прежнему не отпускал ее. Обстановка комнаты скрывалась в полумраке, но неожиданно сумерки сменились таким ярким светом, что его отражали даже поросшие лесом холмы. Розы тоже слегка светились, как белая кожа близнецов в снах.

Белые розы… Она попыталась вспомнить, что именно слышала о белых розах. Белые розы посылают на похороны. Но нет, Маарет, конечно, имела в виду совсем не это.

Джесс взяла обеими руками один из бутонов, и лепестки мгновенно раскрылись. Какая прелесть! Она прижала его к губам, и к ней вдруг вернулось слабое, но сияющее воспоминание о давно прошедшем лете: этот же дом, освещаемая свечами комната и Маарет, лежащая на ковре из лепестков роз; их было так много – белых, желтых, розовых, и она собирала их в ладони и прижимала к лицу и к шее.

Видела ли это Джесс на самом деле? Множество лепестков роз, запутавшихся в длинных рыжих волосах Маарет. Волосы – такие же, как у Джесс. И как у близнецов из сна – густые, вьющиеся, отливающие золотом.

Это лишь один из сотни фрагментов воспоминаний, которые ей впоследствии так и не удалось сложить воедино. Но какие из событий того восхитительного, безвозвратно ушедшего лета она помнит сейчас или не помнит, теперь уже не имеет значения. Ее ждет Вампир Лестат: даже если она не получит ответа, развязка все равно наступит, и нельзя утверждать с уверенностью, что ею не станет смерть.

Она встала и оделась. Потертая курка вместе с расстегнутой у горла мужской рубашкой и джинсами в последнее время словно превратились в ее вторую кожу. Она натянула потрепанные кожаные ботинки. Быстро прошлась по волосам расческой.

Теперь пора оставить пустой дом, в который она вторглась сегодня утром. Тяжело уходить. Но еще тяжелее было решиться прийти сюда.

Она дошла до конца просеки, когда еще только начало светать, и была потрясена, обнаружив, что за прошедшие пятнадцать лет здесь практически ничего не изменилось: беспорядочно выстроенное здание прилепилось к самому подножию горы, крыша и крыльцо с колоннами по-прежнему увиты голубоватыми лозами вьюнка пурпурного. Наверху, в наполовину скрытых поросшими травой склонами крошечных потайных оконцах отражался свет раннего утра.

Поднимаясь по ступенькам парадного входа с зажатым в руке старым ключом, она чувствовала себя шпионкой. Судя по всему, здесь уже много месяцев никто не появлялся. Везде только пыль и листья.

Однако в хрустальной вазе ее ждали розы, а к двери были приколоты записка и конверт с ключом.

Несмотря на усталость после ночи, проведенной за рулем машины, она много часов бродила по знакомым местам, словно исследуя их заново. Ей необходимо было пройтись по длинным полутемным галереям, по подавляющим своей величиной комнатам. Дом с его громадными балками, поддерживающими потолки из нестроганых досок, и тянущимися вверх от круглых каменных очагов заржавевшими, покрытыми сажей трубами более чем когда-либо походил на неотделанный дворец.

Даже мебель здесь была массивной – каменные столы, кресла и диваны из неполированного дерева с грудами мягких подушек, книжные полки и ниши в некрашеных кирпичных стенах.

Этот дом отличался каким-то грубоватым средневековым величием. На фоне окон, напоминающих бойницы, и каменных полов вполне органично выглядели образчики искусства племени майя, чаши этрусков и хеттские статуэтки. Дом стоял словно крепость и дарил ощущение безопасности.

Лишь творения Маарет сверкали яркими цветами, как будто заимствовали их у деревьев и неба. Память ни в малейшей степени не преувеличила их красоту. Повсюду лежали толстые, мягкие вязаные шерстяные коврики с разнообразными узорами из полевых цветов и травы, и создавалось впечатление, что под ногами у вас вовсе не коврики, а сама земля. Бесчисленное множество стеганых подушек украшали нашитые на них любопытные фигурки и странные символы. И наконец, стены были сплошь покрыты гигантскими матерчатыми коврами – своего рода современными гобеленами, на которых по-детски безыскусно были запечатлены поля и ручьи, леса и горы; солнце и луна, соседствующие друг с другом в небе, восхитительной прелести облака и даже падающие струи дождя. Мириады мельчайших лоскутков ткани, нашитые с поразительной аккуратностью, чтобы во всех подробностях воссоздать детали падающей каскадом воды или плавно опускающегося на землю листа, обладали жизненной силой примитивной живописи.